Я живу с папой, мамой и сестрой Катей. В большом доме рядом со школой. В нашем доме ещё живёт Вовка. Мне шесть с половиной лет, и я в школу пока не хожу. А Вовка во второй класс ходит. Мы с ним очень большие друзья, только он дразниться любит. Например, он нарисовал рисунок: дом, солнце, дерево и корову. И говорит, что нарисовал меня, хотя каждый скажет, что там меня нет. А он говорит: «Ты здесь, ты за дерево спрятался». Или ещё что–нибудь такое.

Однажды он меня спрашивает:

Знаешь что?

Я ему отвечаю:

Не знаю.

Эх, ты, - говорит, - не знаешь!

Как же я могу знать?

А я знаю, на небе звёзды есть.

Это и я знаю.

Что ж ты сразу мне не сказал? - И смеётся. - Вот в школу пойдёшь, всё будешь знать.

Я подумал немножко, потом говорю:

Знаешь что?

Эх, ты, - говорю, - не знаешь!

Чего не знаю?

Что я с тобой рядом стою. А ещё школьник!

Вовка сразу обиделся.

Мы ведь с тобой друзья, - говорит, -а ты дразнишься.

Это ты, - говорю, - а не я дразнился.

С тех пор Вовка стал меньше дразниться. Потому что я передразнил его. Но всё–таки он иногда забывал и опять начинал дразниться. И всё потому, что он в школу ходит, а мне в школу никак нельзя.

В прошлом году со мной вот что случилось…

У Вовки был способ запоминать. Если Вовка хотел что- нибудь запомнить, он вслух пел. Я тоже запомнил, как Вовка пел буквы: «А–а-а–а бвгд–э-э–э…»

Хожу и пою во всё горло. Получалось всё как у Вовки. Только Катя мне очень мешала. Она ходила за мной и тоже пела. Ей всего только пять лет, а она всюду лезет. Во все дела свой нос суёт. У неё несносный характер. От неё никому нет покоя. Она много бед натворила: разбила графин, три тарелки, две чашки и банку с вареньем. Я в ванной заперся буквы петь. А она в дверь стучит и плачет. И чего человеку нужно! Зачем ей со мной петь? Непонятно. Хорошо, мама её увела, а то я бы спутал буквы. А так я всё прекрасно запомнил.

Пришёл в Вовкин класс и сел за парту. Какой–то мальчишка стал гнать меня, а я в парту вцепился и не ухожу. Ему пришлось сесть за другую парту.

Учитель сразу заметил меня. Он спросил:

Ты откуда, мальчик?

Мне девять лет, - соврал я.

Не похоже, - сказал учитель.

Я сам пришёл, - сказал я, - я могу буквы петь.

Какие буквы?

А разве ещё буквы есть?

Конечно, есть. - И показывает мне книжку.

Ох и много там букв! Я испугался даже.

Я не могу столько, я ещё маленький…

А ты думал, что ты уже большой?

Я не думал, что я такой маленький. Я ростом как Вовка.

А кто такой Вовка?

Вон он сидит, - сказал я. - Мы с ним мерялись…

Врёт он! - крикнул Вовка. - Я выше!

Все засмеялись. Учитель сказал:

Я вам верю обоим. Тем более, что вы мерялись. Но ты ведь всех букв не знаешь.

Это верно, - сказал я. - Но я их выучу.

Вот когда выучишь, приходи. А сейчас рановато.

Обязательно, - говорю, - приду. До свидания.

До свидания, - говорит учитель.

Вот как всё получилось!

Я думал, Вовка дразниться будет.

Но Вовка не стал дразниться. Он сказал:

Не горюй. Тебе ждать только два годика. Это совсем немного ждать. Другим ждать гораздо больше. Моему брату пять лет надо ждать.

Я не горюю…

Чего горевать!..

Нечего горевать, - сказал я. - Я не горюю…

На самом деле я горевал. Но я не показывал этого.

У меня букварь лишний есть, - сказал Вовка. - Один букварь мне папа купил, другой - мама. Хочешь, я тебе дам букварь?

Я хотел ему дать взамен ленту гвардейскую. Он давно у меня эту ленту просил. А он ленту не взял.

Я за букварь, - говорит, -ленту брать не буду. Учись, пожалуйста. Мне не жалко.

Тогда просто так, - говорю, - возьми ленту.

Просто так можно.

Я тебе дал бы свой сон, - говорю. - Но сон никак нельзя дать. Ты ведь знаешь.

Дело в том, что Вовке петухи всегда снятся. И ничего другого не снится. Он сам мне про это рассказывал. А мне разные сны снятся. Как я по горам лез, ох и трудно было! Я даже проснулся. Как я вратарём стоял. Сто мячей поймал.

А мне всё петухи… - вздохнул Вовка. - Так скучно!

А ты гони их.

Как же их гнать? Ведь они во сне…

Всё равно гони.

Мне очень хотелось ему помочь. Чтобы ему снились нормальные сны, а не петухи какие–то. Но что я мог поделать! Я с удовольствием отдал бы ему свой сон!

Сегодня Вовка пришёл из школы злющий. Ни с кем говорить не хочет. Я сразу понял, в чём дело. Двойку, наверное, получил. Каждый вечер он во дворе играет, а тут вдруг дома сидит. Наверное, мама его не пустила. Уже один раз так было. Он тогда единицу принёс. И зачем люди двойки хватают? Да ещё единицы. Как будто нельзя обойтись без них. Несознательные, как говорит мой папа. Я непременно сознательным буду. Ведь от двоек всем горе -и папе, и маме… Может быть, в школе учиться трудно? Вон как Вовка страдает от этого. Сидит дома, во двор его не пускают. Тяжело, значит, в школе учиться. Вдруг и мне–будет трудно учиться? Мама будет меня ругать, ставить носом в угол, не пускать во двор поиграть с ребятами. Что это будет за жизнь? Нужно с Вовкой поговорить. Узнать у него всё про школу. А то потом будет поздно. Я сам начну ходить в школу. Лучше уж всё сейчас узнать. Может быть, взять и уехать? Куда–нибудь на край света?

Вечером я спросил у папы, почему это Вовка двойки хватает.

Он попросту лодырь, - ответил папа. - Он несознательный. Государство его бесплатно учит. На него педагоги тратят время. Для него школы построены. А он. знай себе двойки приносит…

Так вон какой Вовка! Он лодырь. Я даже себе представить не мог, как это можно! Ведь для него даже школу построили. Этого я не мог понять. Для меня если б школу построили… да я бы… я бы всё время учился. Из школы бы просто не выходил.

Я встретил Вовку на другой день. Он шёл из школы.

Пять получил! - крикнул он радостно.

Врёшь ты всё, - сказал я.

Это я–то вру?!

Потому, что ты лодырь!

Ты что это?! - удивился Вовка.

Лодырь ты, и всё. Так мой папа сказал. Понятно? Вовка стукнул меня изо всей силы в нос, потом толкнул

меня, и я упал в лужу.

Получил? - крикнул он-. - Ещё получишь!

И ты получишь!

Смотрите какой! Ещё в школу не ходит!

А ты лодырь!

К нам подошёл дядя Витя. Дядя Витя-лётчик. Мы его все очень любим. Он нас на самолёте катал.

Мир, - сказал дядя Витя, - немедля!

Я совсем не хотел мириться. Во–первых, нос

у меня болел ужасно, а во–вторых, раз Вовка лодырь... Но дядя Витя заставил. Пришлось помириться.

Дядя Витя повёл нас на улицу и купил по мороженому.

Мы молча съели мороженое. Вовка достал из кармана деньги и предложил:

У меня вот тут деньги есть… Купим ещё?

Мы купили стаканчик мороженого и пополам съели.

Хочешь ещё? - спросил я.

Хочу, - сказал Вовка.

Я побежал домой, взял у мамы денег, и мы купили ещё стаканчик.

Рассказы Виктора Голявкина - это смешные и интересные истории из жизни детей, которые происходили с ними в школе и дома.

Рассказы для чтения в начальной школе.

Виктор Голявкин. Неохота всё время пешком ходить

Неохота всё время пешком ходить.

Прицепился сзади к грузовику и еду. Вот и школа за поворотом. Только вдруг грузовик быстрей пошёл. Будто нарочно, чтоб я не слез. Школу уже проехали. У меня уже руки держаться устали. И ноги совсем затекли. А вдруг он так целый час будет мчаться?

Пришлось в кузов забраться. А в кузове мел был какой-то насыпан. Я в этот мел и упал. Такая пыль поднялась, что я чуть не задохся. Сижу на корточках. За борт машины держусь руками. Трясёт вовсю! Боюсь, шофёр меня заметит — ведь сзади в кабине окошечко есть. Но потом понял: он не увидит меня — в такой пыли трудно меня увидеть.

Уже за город выехали, где дома новые строят. Здесь машина остановилась. Я сейчас же выпрыгнул — и бежать.

Хотелось всё же в школу успеть, несмотря на такой неожиданный поворот дела.

На улице все на меня смотрели. Даже пальцем показывали. Потому что я весь белый был. Один мальчишка сказал:

— Вот здорово! Это я понимаю!

А одна девочка маленькая спросила:

— Ты настоящий мальчик?

Потом собака чуть не укусила меня...

Не помню уж, сколько я шёл пешком. Только к школе когда подходил, все из школы уже выходили.

Виктор Голявкин. Привычка

Не успели приехать в пионерлагерь, а уже тихий час! Не хочется человеку спать — так нет, спи, хочешь не хочешь! Как будто мало спать ночью — ещё днём спи. Тут бы пойти искупаться в море — так нет, лежи, да ещё глаза закрой. Книжку и то почитать нельзя. Стал я напевать чуть слышно. Напевал, напевал и заснул. За ужином думаю: «Ага, вот оно что: чтоб заснуть, нужно что-нибудь спеть. Иначе никак не уснёшь».

На другой день я как только лёг, так сейчас же тихонечко и запел. Я даже сам не заметил, как стал так громко петь, что прибежал наш вожатый Витя.

— Это что ещё за певец такой?

Я ему отвечаю:

— Я иначе уснуть не могу, вот поэтому и напеваю.

Он говорит:

— А если все запоют, тогда что будет?

— Ничего, — говорю, — не будет.

— Тогда сплошное пенье будет, а не сон.

— А может быть, тогда все уснут?

— Ты не выдумывай чепуху, а закрой глаза и спи.

— Не могу я без песни спать, у меня без этого глаза не закроются.

— Закроются, — говорит, — вот увидишь.

— Нет, не закроются, я себя знаю.

— У всех ребят закрываются, а почему у тебя не закроются?

— Потому что я так привык.

— А ты попробуй не вслух пой, а про себя. Тогда ещё скорее уснёшь и товарищей не разбудишь.

Стал я петь про себя, пел разные песни и незаметно уснул.

На другой день мы на море пошли. Купались, в разные игры играли. Потом на винограднике работали. И я перед сном забыл песню спеть. Как-то сразу уснул. Совершенно внезапно. Совсем неожиданно.

Вот это да!

Виктор Голявкин. Как я писал стихи

Иду я как-то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю — получается в рифму. Вот, думаю, новость!

Талант у меня открылся. Побежал я к редактору стенгазеты.

Женька-редактор пришёл в восторг.

— Замечательно, что ты стал поэтом! Пиши и не зазнавайся.

Я написал стихотворение о солнце:

Льётся солнца луч

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

— Сегодня с утра идёт дождь, — сказал Женька, — а ты пишешь о солнце. Поднимется смех и всё такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё равно бодры и всё такое.

Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось:

Льётся дождь

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

— Не везёт тебе, — говорит Женька, — дождь-то кончился — вот беда! И солнце пока не показалось.

Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло:

Ничто не льётся

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

Женька-редактор мне говорит: — Смотри, вон солнце опять показалось.

Тогда я сразу понял, в чём дело, и на другой день принёс такое стихотворение:

Льётся солнца луч

На голову мне,

Льётся дождь

На голову мне,

Ничто не льётся

На голову мне.

Эх, хорошо Моей голове!

Виктор Голявкин. Коньки купили не напрасно

Я не умел на коньках кататься. И они лежали на чердаке. И наверное, ржавели.

Я очень хотел научиться кататься. У нас во дворе все умеют кататься. Даже маленький Шурик умеет. Мне было стыдно выйти с коньками. Все смеяться будут. Пусть уж лучше коньки ржавеют!

Однажды папа сказал мне:

— Коньки я тебе купил напрасно!

И это было справедливо. Я взял коньки, надел их и вышел во двор. Каток был полон. Кто-то смеялся.

«Начинается!» — подумал я.

Но ничего не начиналось. Меня пока не замечали. Я вышел на лёд и упал на спину.

«Сейчас начнётся», — подумал я.

С трудом поднялся. Мне было трудно стоять на льду. Я не двигался с места. Но самое удивительное было то, что никто, абсолютно никто не смеялся, не показывал на меня пальцем, а, наоборот, Маша Кошкина подбежала ко мне и сказала:

— Дай руку!

И хотя я упал ещё два раза, а всё равно был доволен. И я сказал Маше Кошкиной:

— Спасибо, Маша! Ты научила меня кататься.

А она сказала:

— Ой, что ты, что ты, я только тебя держала за руку.

Виктор Голявкин. В шкафу

Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.

Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.

Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку — никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.

Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:

— Э-э-э! Я в шкафу! Помогите! Прислушался — тишина кругом. Я опять:

— О! Товарищи! Я в шкафу сижу! Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то.

— Кто здесь горланит?

Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу. Я обрадовался, кричу:

— Тётя Нюша, я здесь!

— Где ты, родименький?

— В шкафу я! В шкафу!

— Как же ты, милый, туда забрался?

— Я в шкафу, бабуся!

— Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь?

— Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся!

Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.

Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.

— Там нет никого, — сказал Пал Палыч.

— Как же нет. Есть, — сказала тётя Нюша.

— Ну где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.

Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:

— Я здесь!

— Кто ты? — спросил Пал Палыч.

— Я... Цыпкин...

— Зачем ты туда забрался, Цыпкин?

— Меня заперли... Я не забрался...

— Гм... Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?

— Слышу...

— Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч.

— Не знаю...

— Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро.

Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:

— Ну! Вот до чего доводит шалость. Ты мне честно скажи: почему ты в шкафу?

Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».

Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут... Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое... как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?

Я молчал.

— Ты живой там? — спросил Пал Палыч.

— Живой...

— Ну сиди, скоро откроют...

— Я сижу...

— Так... — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?

— Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?

Мне опять захотелось исчезнуть.

Директор спросил:

— Цыпкин, ты?

Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.

Тётя Нюша сказала:

— Ключ унёс староста класса.

— Взломайте дверь, — сказал директор.

Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.

— Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит.

Я не двинулся с места. Мне было страшно.

— Почему он стоит? — спросил директор.

Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал.

Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом...

Виктор Голявкин. Новая рубашка

Хотя на дворе мороз и снег, я расстегнул пальто на все пуговицы и заложил за спину руки.

Пусть все видят мою рубашку, которую мне сегодня купили!

Я ходил по двору взад-вперёд, поглядывая на окна.

Шёл с работы мой старший брат.

— О, — сказал он, — какая прелесть! Только смотри не простудись.

Он взял меня за руку, привёл домой и надел мне рубашку поверх пальто.

— Теперь гуляй, — сказал он. — Какая прелесть!

Виктор Голявкин. Все куда-нибудь идут

После лета все во дворе собрались.

Петя сказал: — Я иду в первый класс. Вова сказал:

— Я во второй класс иду.

Маша сказала:

— Я в третий класс иду.

— А я? — спросил маленький Боба. — Выходит, я никуда не иду? — И заплакал.

Но тут Бобу позвала мама. И он перестал плакать.

— Я к маме иду! — сказал Боба.

И он пошёл к маме.

На вопрос журналиста, как стать детским писателем, Виктор Владимирович Голявкин (1929-2001) ответил неожиданно: «Если следовать моему примеру, то начинать надо с бокса... боксёр как получит в челюсть... когда очнётся от потрясения, он вдруг может почувствовать себя детским писателем. Впал, значит, в детство и может писать рассказы для детей».

Голявкин родился в семье завуча музыкального училища в южном городе Баку. С детства занимался не музыкой, следуя семейной традиции, а боксом и рисованием. Он считал, что художник должен быть человеком крепким. Виктор Владимирович сначала окончил художественное училище в Душанбе, потом Академию в Ленинграде, стал не только хорошим художником и иллюстратором, но и замечательным детским писателем.

«Писать я начал случайно. Совсем неожиданно. А потом решил продолжить это дело. Раз уж начал. Тем более, что получаться стало. А дело любое бросать не стоит. Нужно его до конца доводить.

Я много учился рисовать. Целых двадцать лет. А может быть, даже и больше. Я даже окончил Академию художеств. И поэтому мне очень хочется нарисовать вам... Раз я столько учился».

Первые литературные опыты Голявкина - миниатюры и новеллы - не печатали, зато переписывали от руки, заучивали наизусть, передавали из уст в уста, как анекдоты или стихи. Он мучительно искал свой стиль:

«- Послушай, я хочу писать рассказы, но не знаю, что такое стиль.

Стиль - это то, как ТЫ говоришь и пишешь».

Тогда он стал писать весёлые рассказы про детей и для детей. Книжки писателя Голявкина, оформленные художником Голявкиным, никогда и ни с чем не спутаешь. Видимо, Виктор Владимирович неплохо усвоил, что такое стиль, и никогда ему не изменяет!

Особенно уверенно чувствует себя Виктор Владимирович в жанре короткого рассказа. И даже сверхкороткого: у него есть миниатюры в несколько строк, вполне законченные и очень смешные, и повести, составленные из нескольких коротких рассказов.

Совсем другое дело - рассказ «Я смотрю в окно». Здесь повествование ведётся от лица мальчика, который заглядывает в школьный класс со двора и видит урок со стороны. Поведение ребят, исподтишка озорующих на уроке и обманывающих учителя, терзает его душу: ведь учитель не просто учитель, а отец героя...

«Скоро и я пойду в школу, - думает мальчик.- Неужели и я так же не буду слушать учителя, а только буду стучать крышкой парты и вот так на уроке пихать булку в рот и петь песни?»

Грустный рассказ. Есть грустные страницы и в лирической повести «Мой добрый папа», и в романе «Арфа и бокс». Но смешных, кажется, больше.

Произведения Виктора Голявкина постоянно переиздаются и находят всё новых и новых читателей. Разве можно соскучиться, когда перед тобой лежит уморительная книжка с забавными картинками, которые нарисовал сам автор!

Взрослым читателям предлагаю познакомиться с воспоминаниями С. Конева (Сергея Сивоконя), Геннадия Черкашина и Глеба Горышина о творчестве писателя и художника Виктора Голявкина.

Не везёт!

Прихожу я домой из школы. В этот день я как раз двойку получил. Хожу по комнате и пою. Пою себе и пою, чтоб никто не подумал, что я двойку получил. А то пристанут ещё: «Почему ты мрачный, почему ты задумчивый!» Отец говорит: «Чего он орёт?» А мама говорит: «У него, наверное, весёлое настроение, вот он и поёт». Отец говорит: «Наверное, пятёрку получил, вот и весело на душе человеку. Всегда весело на душе, когда какое-нибудь хорошее дело сделаешь». Я как это услышал, ещё больше заорал. Тогда отец говорит: «Ну ладно, Вовка, порадуй отца, покажи свой дневник». Тут я сразу петь перестал. «Зачем?» - спрашиваю. «Да ладно уж, - говорит отец, - показывай, чего там, я вижу, тебе очень хочется дневник показать». Берёт он у меня дневник, видит там эту двойку и говорит: «Ты гляди, получил двойку и поёт! Этого ещё не хватало! Что он, с ума сошёл? Ну-ка, Вова, иди сюда! У тебя случайно нет температуры?» «Нету у меня, - говорю, - никакой температуры...» Отец развёл руками и говорит: «Тогда придётся тебя наказать за это пение...»

Вот как мне не везёт!

Как я писал стихи

Иду я как-то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю - получается в рифму. Вот, думаю, новость! Талант у меня открылся. Побежал я к редактору стенгазеты.

Женька-редактор пришёл в восторг.

Замечательно, что ты стал поэтом. Пиши.

Я написал стихотворение о солнце:

Льётся солнца луч
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Сегодня с утра идёт дождь, - сказал Женька, - а ты пишешь о солнце. Поднимется смех и всё такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё равно бодры и всё такое.

Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось:

Льётся дождь
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Не везёт тебе, - говорит Женька, - дождь-то кончился - вот беда! И солнце пока не показалось.

Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло:

Ничего не льётся
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Женька-редактор мне говорит:

Смотри, вон солнце опять показалось.

Тогда я сразу понял, в чём дело, и на другой день принёс такое стихотворение:

Льётся солнца луч
На голову мне.
Льётся дождь
На голову мне.
Ничто не льётся
На голову мне.
Эх, хорошо
Моей голове!

Болтуны

Сеня и его сосед по парте не заметили, как вошёл учитель. Сеня нарисовал на ладони себя и показал соседу.

Это я, - сказал он. - Похоже?

Нисколько, - ответил Юра. - у тебя не такие уши.

А какие же у меня уши?

Как у осла.

А у тебя нос, как у бегемота.

А у тебя голова, как еловая шишка.

А у тебя голова, как ведро.

А у тебя во рту зуба нет...

А ты рыжий.

А ты селёдка.

А ты вуалехвост.

А что это такое?

Вуалехвост - и всё.

А ты первердер...

Это ещё что значит?

Значит, что ты первердер.

А ты дырбыртыр.

А ты выртырвыр.

А ты ррррррр...

А ты ззззззз...

А ты... ы-ы! - сказал Юра и увидел рядом учителя.

Хотел бы я знать, - спросил учитель,- кто же всё-таки вы такие?

Про маленькие фантики

Раньше Петя и Вова сутулились, не причёсывались, не так ложку держали, ходили чумазыми, съезжали до перилам, визжали на уроках, приносили в класс кошку, запирали её в шкаф, она оттуда мяукала, а они смеялись, хотя ничего смешного тут не было.

Многие так и остались сутулыми. На всю свою жизнь. Многие так и остались визгливыми. До конца дней своих. Многие ложку всю жизнь не так держат. Многим почти что сто лет скоро будет, а всё ловят кошек, как маленькие. Таких, правда, не очень много. Но и не мало.

И Петя с Вовой решили: хватит! Они стали в игру играть. В обыкновенные фантики. Примерно так:

А ну, Петя, давай-ка мне фантик! Ты только что был сутулым.

Ну-ка, брось кошку и фантик давай!

Ну-ка, иди сюда. Глянь-ка в зеркало. Видишь?

Я ничего не вижу, - говорит Петя.

Ты не видишь, что ты лохматый?

Ага, теперь вижу, - говорит Петя.

Давай фантики, - говорит Вова.

Сколько?

Пять штук.

Тогда три.

Вот как всё просто и дружно! Тут одного фанта мало, раз человек весь лохматый. Но пять фантов - много. Тут нужно условие. Сколько за что фантов брать. За двойку не то что пять-десять фантов мало. А то и все одиннадцать.

Иногда так бывает:

Ага, ты хотел побежать за кошкой, давай, давай фантик!

Тут фантик не полагается. Мало ли что хотел! Мало ли кто что хочет! Он же не побежал? В чём же дело! Это уже не по правилам.

Бесспорно, у них были споры. А как же! Без этого не бывает. Но они ни разу не дрались. У них мысли такой даже не было. Из-за каких-то фантиков!

Спору нет - фантик не чудо. Не что-то особое. Простая цветная бумажка. И всё. Но не в этом дело.

Ребята ложку держать стали правильно.

Они умываться стали по пять раз в день.

Они перестали сутулиться.

Они кошек стали не замечать.

Они визжать прекратили.

Они перестали ходить лохматыми.

Хотите - верьте, хотите - нет!

Снег

В нашем южном городе никогда прежде не шёл снег. Но вдруг повалил. Мне было три года, я побежал к отцу и закричал:

Снег идёт!

Откуда ты узнал, что это снег? - удивился отец.

А что же это? - говорю.

Это снег, всё верно. Но откуда ты узнал об этом?

О чём узнал? - не понял я.

Ну что это именно СНЕГ, а не что иное?

Но это ведь снег! Он пошёл, и я в окно увидел.

Ты раньше его видел?

Раз ты не видел его никогда, как же ты узнал, что это СНЕГ называется?

А разве он не так называется?

Но ты откуда это узнал? Раньше ведь ты его не видел. Каким образом пришло тебе в голову, что это СНЕГ?

Это может быть только СНЕГ, а не что другое, - сказал я.

Откуда ты это взял?

Я утром проснулся, а мама сказала: «Смотри, снег пошёл!» Я закричал: «Снег идёт!»

Почему меня об этом не предупредили? - сказал отец.

О чём, о чём… Если снег пошёл без предупреждения, то хотя бы раньше сказали, что снег идёт… Вечно меня опережают. Мне бы хотелось первым сказать тебе о снеге. Я ведь родом из тех краёв, где зимой полно снегу. Но я очень давно там не был и давно не видел снега. Почему мне сразу не сказали об этом? И вечно меня опережают…

Он в окно любовался снегом.

А снег шёл и шёл…

Один, два, три...

ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ

Когда я, наконец, понял, что 1+1 будет 2, то есть впервые научился складывать числа, я так обрадовался, что сразу съел свою кашу, которую ужасно не любил.

Родители мне рассказывали потом, как всё произошло.

Я попросил ещё каши, съел вторую тарелку, а после сказал, подняв вверх палец:

Одна каша и ещё одна каша - будет две каши!

Родители захлопали в ладоши, и я захлопал вместе с ними, и мы заплясали, взявшись за руки, так были всё рады!

Я уже не мог остановиться.

Мама - один! - орал я.- Папа - один! Будет два!

Я ползал по земле, хватал разный мусор и орал:

Два! Два! - и показывал две арбузные корки.

Я нашёл стул, у которого были отломаны две ножки, и был в восторге.

Я упорно тащил его из кладовки в комнату и ревел что есть мочи, когда его у меня отнимали. На стуле нельзя было сидеть, но зато у него две ножки! Один плюс один - два! Вот за что я любил его!

Если отец покупал мне игрушку, я просил его купить такую же вторую игрушку, но, если вдруг я видел её в витрине магазина, я рвался туда и кричал: «Два! Два!» И стоял подолгу, глядел как заворожённый, не мог оторваться от такого чуда.

Я знал все предметы в квартире по два. Знал, что у меня два уха, два глаза, две руки и две ноги. Два больших пальца на ногах и два больших, пальца на руках, два мизинца, два указательных пальца и другие парные пальцы.

Перед сном я хватал одной рукой большой палец на одной ноге, а другой рукой большой палец на другой ноге и с огромным счастьем повторял:

Два! Два!

Хватать перед сном ноги руками мне сначала запрещали: что, мол, за новость? А потом разрешили. Ведь я иначе не мог заснуть! Вы скажете: можно и другое придумать, к примеру, схватить себя за уши или глаза прикрыть ладонями,- так вы думаете, я не хватал себя за уши, не прикрывал глаза ладонями? Ещё как! Хватал и прикрывал!

Ведь это было огромное для меня открытие!

Одна голова - хорошо, а две - лучше,- смеялся мой отец. То есть, значит, если два человека подумают о чём-либо, они лучше придумают, чем один человек. Вот что значит два!

Два больше одного! - орал я радостно.

И ведь верно.

ЧЕТЫРЬМЯ

Всё началось со стула.

Но с другого, целого, со всеми ножками. Я ползал по полу, наткнулся на стул лбом, заплакал.

Можно обратно ползти, но мне-то вперёд хотелось! Назад-то проще всего, повернись и ползи, а вот вперёд попробуй! А впереди стул.

Попробовал пролезть между ножками, но застрял, ни туда ни сюда. Ору, реву и вою.

Мама меня оттула вытащила.

Отец почему-то расстроился:

Если он между четырьмя ножками пролезть не может, неизвестно, что вообще из него получится...

Я слышал.

Четырьмя...

Я походил вокруг стула, оглядел его со всех сторон и ещё раз попробовал пролезть между ножками.

И снова застрял.

Но сам вылез.

Теперь-то я мог пролезть между этими самыми ЧЕТЫРЬМЯ.

Я ещё много раз ходил вокруг стула и ещё много раз пролезал под стулом, шепча слово ЧЕТЫРЬМЯ.

Во сне мне снились стулья, много стульев, столько ножек! Но я ведь мог только до двух считать, такой ужасный, неприятный сон!

А утром я, помня слово ЧЕТЫРЬМЯ, сказал родителям:

Один, два, четырьмя...

Как? - удивились родители.

Я сделал вид, что обиделся, надулся, больше не стал повторять. Если они думают, будто я не умею дальше считать, то я не думаю.

Вдруг отец засмеялся и сказал:

Так вот оно что! Я понял! Он хочет сказать: один, два, три, четыре!

Конечно! - сказал я и развёл руками в стороны, а голову склонил набок: мол, само собой разумеется, неужели так трудно было понять!

Самое интересное впереди, а сначала я расскажу, как запутался.

СОБАКИ

Если бы я не наврал, я бы не запутался.

Всё дело в том, чти я немного прибавил, но только для того, чтобы интересней было.

Подходит ко мне во дворе Алик в зелёной шапочке и просит меня, чтобы я ему рассказал что-нибудь ужасно интересное. Самое, говорит, интересное на свете.

Я думал, думал и вспомнил случай, как на меня собака напала и я от неё в магазин убежал.

Я ему рассказываю:

Иду, значит, я по деревне, вдруг откуда ни возьмись 6 собак вылетают из-за поворота.

Из-за одного поворота? - спрашивает. Странным ему, наверное, показалось, что из-за одного поворота столько собак выскочило. Этим он меня и сбил.

Из-за одного, - говорю, - вылетают 3 собаки, а из-за второго ещё 5.

Постой, постой, - говорит, - сколько же всего собак получается?

Из-за одного 3, а из-за другого 5.

Сколько же тогда выходит?

Сколько сказал, столько и выходит.

Ты же сначала 6 сказал, а 8 выходит.

Почему это 8?

5 и 3 сколько будет?

Действительно, 8! - Как же я сразу в уме не сосчитал...

Попался с этими собаками. Выпутываться начал.

Кто тебе сказал, - говорю, - что они из-за двух поворотов вылетают?

Ты сказал.

Ничего я такого не говорил. 6 собак из-за одного поворота вылетели. И всё.

Ну? - спрашивает.

Известно что, - говорю, - вылетают и на меня налетают.

Я от них.

За мной.

А я... в магазин.

А они около магазина остались.

Он подумал, подумал, потом говорит:

Врёшь ты всё!

А ведь было так, всё было! И конфет мне надавали, было всё точь-в-точь, только одна собака за мной побежала. Но ведь я хотел, чтоб интересней.

Алик в зелёной шапочке ушёл, а я твержу про себя: 3 и 3 будет 6! К 5 прибавить 3, будет 8...

Чтобы никогда больше не попадать в такое положение.

СЪЕЛ СОБАК

На другой день встречаю во дворе Алика в зелёной шапочке и Алика в красной шапочке. Стоят они, обнявшись, и меня дразнят:

Никаких я собак не ел! - говорю.

Съел! Съел! - кричат и хохочут, кривляются, а мне обидно.

Хорошо, Алика в зелёной шапочке мама позвала, а другой Алик за ним побежал.

Из-за каких-то трёх цифр так расстроился, не знаю, как мне быть. Всего-навсего три собаки, а такое скверное настроение!

Рассказываю вечером отцу эту историю, а он мне говорит:

Выходит, ты сам задачку с собаками придумал, а решить её не смог. Не такая уж сложная задачка: до восьми сосчитать.

Всё оттого, что я в поворотах запутался, до восьми-то и считать умею...

Поворота-то всего два, - говорит отец.

Всего два...

Вот ведь как...

КИРПИЧИ

Теперь, казалось мне, я никогда не запутаюсь в двух поворотах с восемью собаками. Теперь я ни в чём не запутаюсь, тем более я уже до двадцати считаю.

С Аликами в разных шапочках я на другой день помирился, но тут чуть новая история не приключилась.

Дело было так.

Алик в зелёной шапочке нашёл на свалке 2 дырявых таза.

Алик в красной шапочке нашёл 1 ржавое ведро.

Я нашел 3 почти новых замка.

Потом Алик в зелёной шапочке нашёл 4 куска электрического провода. И ещё Алик в красной шапочке нашёл 2 старых чайника. И я потом нашёл 1 стальной прут.

Мы всё оставили на свалке, раз некуда было наши находки дома положить. Когда найдём место, куда всё сложить, тогда и возьмём.

Сидим около парадной, в уме считаем, сколько мы всего вещей нашли. 2 таза + 1 ведро + 3 замка + 4 куска провода + 2 чайника + 1 прут. Сколько будет?

Встали, ходим по двору как сумасшедшие и всё решаем, решаем... Значит: 2+1+3+4+2+1... будет...

Ничего у нас не получилось, никак не решить, галдёж стоит во дворе жуткий, каждый называет свою цифру, совсем запутались, побежали па свалку, чтобы все вещи сосчитать.

А их там уже нету.

Всю свалку увезли.

Дворник говорит:

Кончилось ваше счастье. Не придётся вам больше в мусоре возиться.

Завтра здесь будут деревья сажать, вот и приходите, посчитайте.

Мы отошли, сели на кирпичи.

Вдруг

Давайте по кирпичам посчитаем, будто это те вещи, а не кирпичи. Надо же знать, сколько мы вещей собрали. Тем более мы их теперь больше никогда не увидим.

Мы разложили кирпичи в ряд, будто каждый кирпич - это вещь, а потом спокойненько посчитали, без всякого труда.

Сколько же мы всего вещей собрали? Попробуй-ка без кирпичей посчитать. Потом мы 3 кирпича отняли (то есть 3 моих замка). Сколько у нас осталось?

Потом ещё 1 кирпич отняли (то есть ржавое ведро). Сколько у нас осталось?

А потом 2 кирпича прибавили (то есть дырявых таза прибавили). Сколько у нас получилось?

Прибавляли, отнимали. Очень было интересно, настоящая игра! Без кирпичей попробуй так быстро прибавь да отними! А с кирпичами легко.

Да и не только на кирпичах считать можно, а на чём угодно: на пальцах (загибай себе пальцы да считай!), на кубиках (складывай да отнимай!), на листочках, игрушках, книжках, камнях, палочках, трамваях, троллейбусах (стой да считай, сколько троллейбусов проехало в одну сторону, а сколько в другую. Сколько проехало троллейбусов, а сколько автобусов). Можно считать на стаканах и тарелках (сколько стоит стаканов на столе и сколько тарелок? Тарелок или стаканов больше стоит на столе?).

ДЕРЕВЬЯ

Такие маленькие симпатичные деревца посадили возле нашего дома. Мы сразу их считать бросились. Ходим, гуляем и считаем. До двадцати сосчитаем - и снова начинаем. Дальше считать не умеем, а много деревьев остаётся. Значит, больше двадцати.

Ещё несколько мальчишек к нам прибавилось. Хохочем, прыгаем, скачем и считаем.

Школьники подошли, на нас смотрят. Видят, мы только до двадцати считать умеем, кричат:

А мы не знаем.

Алик в зелёной шапочке кричит:

Алик в красной шапочке говорит:

Слишком много. Сразу 100 не может быть.

Школьники над нами хохочут, а мы уже не хохочем.

Много нам деревьев посадили.

Алик в красной шапочке говорит:

Как ты думаешь, чего больше: деревьев во дворе или людей в доме?

Дом у нас громадный.

Людей, пожалуй, больше, - говорю.

Алик говорит:

И я так думаю.

Вот она, какая штука!

ЗАДАЧИ

Мы стали выдумывать разные задачи и решать.

То Алик в краской шапочке ко мне подскакивает:

Купили 5 килограммов картофеля, 2 килограмма, пока несли, из сетки высыпались на улицу. Сколько килограммов картофеля осталось в сетке?

То Алик в зелёной шапочке подбегает:

Ехали 15 машин в одну сторону, а 13 машин в другую сторону. 3 машины остановились. Сколько машин не остановилось?

Или я подскакиваю к двум Аликам:

Купили ребёнку пальто. Он полез через забор и разорвал пальто в одном месте на 25 мелких кусочков, но они ещё держались. В это время на него напала собака и вырвала те 25 кусочков и вдобавок вырвала ещё 13 кусочков. Сколько всею кусочков вырвала собака? Алики кричат:

Что же у него тогда от пальто осталось? Ничего, выходит, не осталось?

Какое ваше дело? - говорю. - Осталось что-нибудь или не осталось, вы в сторону не отвлекайтесь, я спрашиваю: сколько всего кусочков отлетело от пальто?

Алик в красной шапочке говорит:

Раз всё пальто разлетелось, так нечего и считать.

Какое ваше дело, - кричу, - разлетелось всё пальто или не всё пальто? Вы мне кусочки сосчитайте!

Алик в зелёной шапочке говорит:

А пуговицы куда делись?

Про пуговки и будет другая задача.

В конце концов они кусочки сосчитали, всё правильно у них получилось, долго спорили. Я им про пуговицы предложил: «Один мальчик проиграл в пуговичный футбол 28 пуговиц. Ни одной пуговицы у него не осталось. Сколько было у него пуговиц?»

Молодцы! - говорю. - Талантливые вы ребята, сразу догадались, что считать нечего!

СОСЧИТАЙ-КА

Однажды Алик в красной шапочке мне такую задачу задал: «20 верблюдов шли в пустыне, устали, дальше идти не могут. Тогда им на помощь послали 40 вертолётов, и на вертолётах верблюдов увезли домой. Сколько было верблюдов и вертолётов?»

Я сразу сказал, что верблюд на вертолёте не поместится, а он говорит: «Смотря какой верблюд, очень даже поместится». Я по этому поводу даже в газету написал: «Дорогая редакция, очень вас прошу ответить мне, может ли верблюд поместиться в вертолёте?» И ещё я никак не мог понять, с какой стати 40 вертолётов послали, если верблюдов 20? На одного верблюда по два вертолёта, что ли? Оказывается, просто так, чтобы труднее было сосчитать.

Самим выдумывать задачи не так-то просто, вот у нас и происходили споры.

НОВОСТИ

Однажды отец меня спрашивает:

Сложение и вычитание ты знаешь, а умеешь ли ты делить?

Чего делить? - спрашиваю.

А можешь ли ты умножать? 3 помножить на 2, сколько будет?

Я не знал, сколько будет.

А 8 разделить на 2, сколько будет?

Я молчал.

Я не мог ни делить, ни умножать. Я такое впервые слышал.

Подумай, подумай, - сказал отец, - раздели 8 на 2 части.

Я крепко думал, отвернулся, чтобы отец не видел, как я на пальцах высчитываю, и так ничего не высчитал.

Тогда сказал:

Вот ещё новости!

И рукой махнул, будто я просто не хочу решать, а на самом деле не мог. Отец сказал:

Впереди у тебя ещё много будет новостей, не воображай, пожалуйста.

Я ещё раз махнул рукой и пошёл к ребятам, а отец вслед мне засмеялся:

Эх ты, четырьмя...

Алики сначала не поверили, что деление и умножение бывает, они думали, всю арифметику уже знают.

А может быть, твой отец пошутил? - говорят. - Может он так шутить, как ты думаешь?

Нет, он не шутит, - сказал я.

Вот ещё новости! - сказали Алики.

Сплошные новости, - сказал я.

ДЕСЯТИКЛАССНИКИ

Мы поняли в конце концов, как делить и умножать, и с утра до вечера только и делали, что делили и умножали. Родители даже беспокоились за наши головы, как бы они не устали. Мы родителей уверяли, что ничего с нашими головами не произойдёт, тем более у нас их целых три: моя голова, Алика в зелёной шапочке и голова Алика в красной шапочке.

Мы нашли задачник и решали по задачнику.

Мы могли любому первокласснику дать фору, если б захотели.

Эй, школьник, - кричали мы, - скажи: сколько будет два помножить на три?

Первоклассник растерянно останавливался.

Мы ещё умножение не проходили, - говорил он испуганно.

А разделить ты что-нибудь можешь?

Оказывалось, они ещё деление тоже не проходили - и он не мог ничего разделить.

Что же вы так медленно учитесь? - кричали мы. Первоклассники очень удивлялись, звали нас к себе в класс учиться, а мы говорили:

Чего нам с вами учиться, нам с вами нечего учиться, нам сразу в десятый класс надо, последний год отучимся и на работу пойдём!

Неужели в десятый?- удивлялись они.

Мы ходили с гордо поднятой головой, как настоящие десятиклассники. А потом пошли в школу, в первый класс.

Учитель удивлялся, как мы быстро, легко решаем любые задачи, интересовался даже, как нам это удаётся. А мы отвечали:

Очень просто.

Нас всем ставили в пример.

Мы всегда поднимали руки, когда учитель спрашивал, такого случая не было, чтобы мы не знали.

Иногда весь класс не мог решить задачу, кроме нас троих.

Мы-то всегда могли.

СЛУЧАЙ

Один интересный случай произошёл с двумя нашими одноклассниками, которые не умели считать.

Недельный школьный завтрак стоил 96 копеек. Родители им давали 1 рубль, так что 4 копейки у них каждую неделю оставались.

Тогда они решили копить остатки: они мечтали купить на двоих какую-то вещицу, кажется, электровоз на восьми батарейках. В течение года они могли бы накопить некоторую сумму.

Они держали свои деньги по очереди друг у друга.

Сегодня один носит их с собой, завтра другой носит.

Мол, сумма общая, значит, и носить по очереди надо. Они друг другу вполне доверяли свои сбережения.

Родителям они ничего не сообщали, - может, напрасно, но не в этом суть. Может, им хотелось удивить родителей: на свои личные сбережения, мол, вещь приобрели, не досаждали папе с мамой; плохого в этом так или иначе ничего нет.

Кое-что у них накопилось, до покупки, естественно, пока далеко. Один другого спрашивает:

Сколько у нас там?

Я посчитал, - говорит.

Так сколько же у нас?

Я посчитал, а сколько - не знаю.

Ну-ка, дай я посчитаю.

Считает, считает и говорит:

Я знаю, сколько тут.

Сколько?

Ровно столько, сколько получилось.

А сколько получилось?

А тебе-то какое дело?

Как так? Деньги ведь общие!

Бери тогда сам считай.

Я посчитаю.

И я посчитал.

Так сколько же у нас получилось?

Они стоят со своими деньгами, не зная, сколько у них.

Один говорит:

Электровоз стоит пять рублей, а у нас больше или меньше?

Другой говорит:

Может быть, у нас уже набралось пять рублей, давай кого-нибудь спросим.

Может быть, у нас на два электровоза набралось, тогда каждому по электровозу получится?

А вдруг на три электровоза набралось, куда тогда мы третий денем?

Хорошо, если на четыре электровоза хватит, каждому по два достанется.

Они договорились до того, что если каждому по пяти электровозов будет, они потом будут копить на заправочную станцию.

В это время мимо проходил второклассник, и они его попросили посчитать.

Тот согласился, но поставил свои условия. Он сказал:

И он посчитал им всё как есть, честно, ни копейки не утаив, и они дали ему на билет в кино 36 копеек, хотя он просил 35. Он сказал, что с детства любит сидеть на хороших местах.

После чего у них осталось 4 копейки.

Ровно столько, сколько осталось у одного из них после первой недели.

Чего же вы к нам не обратились, мы бы вам без всякого билета посчитали,- сказали мы.

Они испуганно говорят:

Мы сами... мы сами...

Очень даже справедливые слова!

Если ты не знаешь цифр, то сядешь не в тот трамвай, автобус, троллейбус и поедешь не в ту сторону.

Ты не сможешь различить время на часах и всюду опоздаешь.

Не будешь знать, что значит много и что значит мало.

А если бы ни один человек на Земле не умел бы считать, так это даже трудно себе представить, что тогда было бы.

А если бы люди путались, как я запутался с собаками в таком пустячном счёте? Тоже трудно себе представить.

Если, к примеру, в космическом корабле произойдёт малейшая ошибка, совсем вроде бы ничтожная, если в таком деле ошибиться в счёте хотя бы на одну самую маленькую цифру, произойдёт катастрофа, погибнут люди, пропадёт корабль.

Если бы архитекторы не высчитали всё до точности, все дома свалились бы до того, как их закончили строить.

С. Конев

В книгах и в жизни

«Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море...
- Ура! - орал Боба. - Ура!
Возвращались домой солдаты.
Но мой папа, мой добрый папа, никогда не вернётся...»

Так кончается повесть. Когда я прочёл её впервые, эта последняя фраза долго звучала в моих ушах. И всплывала потом всякий раз, когда я открывал любую из голявкинских книжек.

Много личного, выстраданного вложил писатель в свою лучшую повесть. Правда, его собственному отцу удалось вернуться с войны, но создавалась повесть вскоре после его смерти, которую сын, видимо, пережил тяжело. Повесть автобиографична: «добрый папа» очень напоминает отца Виктора Голявкина.

«В жизни мой отец был человеком честным и редчайшей доброты,- вспоминает писатель.- Он отдавал всё нам, детям. Он очень любил нас. Был трудолюбив. Мне легко было писать книгу о своём отце. Так что считайте: писателем мне отец в какой-то степени помог стать... Сейчас мне очень печально: отец мой умер, так и не увидев ни одной моей книжки».

Великая Отечественная была уже второй войной для голявкинского отца: ещё в Гражданскую он (как и герой повести) скакал «на коне с шашкой», чем и покорил прекрасную бакинку, дочь русского межевого инженера Шарина, свою будущую жену. А потом окончил консерваторию и хотя и не стал дирижёром, но, по словам своего учителя, будущего дирижёра Большого театра Н.С. Голованова, был рождён для того, чтобы держать дирижёрскую папочку...

Имена у папы в жизни и папы в книге одинаковые, да и в характерах много общего. В «Арфе и боксе» есть эпизод, основанный на подлинном случае из жизни писателя. Когда Виктору было пять лет, подошли они с отцом к лотку выпить газировки. Пока продавец наполнял стаканы, малыш стал крутить краник, и вода брызнула в лицо продавцу. Тот дал мальчонке подзатыльник, а отец в ответ стукнул продавца кружкой, чтоб никогда не смел бить детей. Скандал, шум, угрозы... «Папа, пойдём домой!» - умоляет мальчик. А отец отвечает невозмутимо: «Нет, почему же, вот теперь мы и выпьем спокойно газированной водички...»

Странно, казалось бы, сравнивать Голявкина и Гайдара: слишком разные это писатели. Разные, да не совсем: добрый папа - герой как раз гайдаровского типа. То есть не просто гайдаровского, он напоминает самого Гайдара. По своей биографии, по жизненной позиции, по реакции на окружающее... В годы, когда автомобиль был большой редкостью, Гайдар однажды на последние деньги заказал такси, выбрав самую роскошную по тому времени машину, посадил в неё кучу ребят и отправился с ними за город. Когда ему кто-то попенял на эти «напрасные расходы», он отвечал, улыбаясь: «А вы видели: на этой машине антенна! Там же радио! Подумайте только: машина мчится сто километров в час, вокруг берёзы, поля, колокольчики, а мы - слушаем Чайковского!!!»

Как это похоже на доброго папу (из повести Голявкина), который приносит домой целыми ящиками мандарины, а если дети просят мороженого, дает им под мороженое целый таз, а на возражение жены отвечает: «Больше они не съедят, чем смогут!» Да и сами фразы доброго папы очень напоминают гайдаровские. На вопрос жены: «Как с деньгами? Сумеем ли мы всё же съездить на дачу?» - папа отвечает: «- Может, мы сумеем. Но может быть, и не сумеем. Но если мы даже и не поедем, то не беда - жизнь и так прекрасна!» И философия, и стиль типично гайдаровские!

По-гайдаровски просто реагирует папа на объявление войны: «...Вошёл и сказал одно слово:
- Война!
Он не любил говорить много слов».

Образ доброго папы оказался в повести столь безраздельно главным, что другая повесть Голявкина, как бы продолжающая эту, «Полосы на окнах», где отец рассказчика уже ни разу не появляется на сцене, при всех своих достоинствах оказывается куда беднее этой. Хотя и там есть сильные, хватающие за душу сцены.

Повестью «Мой добрый папа» Голявкин доказал, что его необычный и, казалось бы, по самой своей природе несерьёзный стиль пригоден для выполнения самых больших и сложных художественных задач.

Почти столь же значителен, как добрый папа, другой герой Виктора Голявкина учитель рисования Петр Петрович из повести «Рисунки на асфальте». К слову сказать, ему не повезло в критике. Даже упомянутый нами Сергей Владимиров, лучше других понявший творческую манеру Голявкина, остаётся в недоумении, когда заходит речь об этом герое. Ему кажется, что судьба этого человека «настораживает, немного пугает». «У Петра Петровича было всё, чтобы стать художником: любовь к искусству, готовность отдаться своему делу, уверенность в правильности пути, может быть, даже талант. Почему же он терпит неудачу?»

«Терпит неудачу», по-видимому, здесь означает: почему он только рассказывает ученикам о великих мастерах, а сам создаёт одну-единственную картину, да и то, как можно понять, далеко не великую?

Но ведь причины этого отлично объяснены в повести - там, где герой подслушивает рассказ Петра Петровича, доносящийся из учительской сквозь скрежет трамвая (стилистическая манера Голявкина приходится тут как нельзя кстати): «- Настроение... положение... состояние... Ленинград. Я... Академия художеств... провалился... волновался... женился...

Всё это время трамвай скрежетал. Скрежещет на повороте. Петр Петрович стал совсем тихо говорить:

Так же, как и я, Суриков... в своё время... сын родился... второй раз провалился... учился... в конце концов... недоучился... Война... дожди... болота... ранен... Волга.. Днепр... ничего не поделаешь... Одер... Варшава... Кёнигсберг... Берлин... шесть, семь, восемь... Баку...»

Кому всё ещё неясно, поясним: Петр Петрович просто не успел стать художником: война, ранения, большая семья, учёба урывками. Он без остатка отдал себя людям, а до себя самого у него попросту не дошли руки. Но я не рискнул бы назвать его судьбу несчастливой. Да, сам он не стал большим художником, зато, может быть, он воспитал таковых. Да и из сыновей его могут вырасти хорошие люди. Пусть старший сын пока только ищет себя и изображает отца в виде кубика и квадрата (увы, здесь писатель иронизирует над самим собой...), но после смерти Петра Петровича он ведь устыдился этого и уничтожил свой «шедевр»...

Нет, не поворачивается язык назвать Петра Петровича «терпящим неудачу»! Да, ему не удалось осуществить всё, что он задумал. Но сам образ его жизни был великим примером для других. Быть настоящим человеком, независимо от профессии, это тоже талант. И если бы, скажем, Альберт Эйнштейн не был физиком, Антуан де Сент-Экзюпери - лётчиком и писателем, а Михаил Светлов - поэтом, они все равно были бы замечательными людьми, потому что у каждого из них был ещё один, не менее удивительный талант - талант человечности.

Г. Черкашин

...И рисунки автора

Девочка играла с папой в города. Я стоял за ними в очереди.

Оренбург, - сказал папа.

Девочка наморщила лоб. Следующий город должен был начинаться на «г». Она морщила лоб и молчала. Папе надоело ждать.

Ну вспомни, - сказал он.- Есть такой город, названный в честь известного писателя.

Голявкин?! - обрадованно воскликнула девочка. На лице её папы отразилось недоумение.

Что, есть такой известный писатель? - спросил он почему-то у меня.

Конечно, есть!- сказала девочка.

Есть, - подтвердил и я.

Надо же, - произнёс папа, - а я не читал.

Этот разговор я передал Виктору Голявкину. Он решил, что я его разыгрываю. Он не допускает, чтобы кто-то разыгрывал его. Когда ему кажется, что его разыгрывают, он начинает смеяться. Он смеётся так громко и заразительно, что любой собеседник начинает невольно вторить.

Через три минуты уже было непонятно, кто кого смешит.

В следующий раз думай, что говоришь, - сказал он мне па прощанье. Я лишь кивнул, потому что говорить был уже не в силах, ослаб до предела от безудержного смеха, которым он меня заразил. В отличие от меня сам Виктор был свеж и полон сил. Я с завистью смотрел на него и думал: «Есть же на свете такие редкие люди, которые владеют тайной смешить людей».

В Ленинграде Виктор Голявкин стал известен как писатель, когда был ещё студентом Академии художеств. В академии опытные преподаватели учили его рисовать и писать картины, а он писал ещё и рассказы, короткие и смешные. Эти рассказы кочевали по студенческим общежитиям, исторгая фонтаны смеха. Никто не предполагал, что происходит рождение замечательного детского писателя. Думали, вот закончит Виктор Голявкин свою академию, станет художником. Будет выставлять рисунки на выставках или иллюстрировать книжки. Он и в самом деле вскоре проиллюстрировал книжку для детей, автором которой был... Виктор Голявкин. Она называлась - «Тетрадки под дождём». И сразу же стал и знаменитым, и любимым детским писателем.

Далеко не всех писателей могут узнать и полюбить по первой книжке. Его же вхождение в детскую литературу было мощным и загадочным. Он никогда не был писателем начинающим, он сразу же стал известным Виктором Голявкиным.

Его повесть «Мой добрый папа» является, на мой взгляд, одной из самых замечательных книжек во всей мировой детской литературе. Когда она вышла в свет, её читали по радио. Много раз. По ней сделали фильм. Её перевели на многие языки мира. Повесть начинается фразой: «Я никогда не хочу обедать». Она о человеке, который не пришёл с войны. Грустная повесть. Светлая повесть. Очень-очень человечная.

Потом пришёл черёд «Рисунков па асфальте». Книжка о мальчишках, мечтающих стать художниками. Книжка, написанная художником о своём детстве. Когда я читал эту книжку, я думал о том, что художники видят острее, чем мы - обыкновенные люди. Они понимают язык красок и линий. Я думал о том, как художник Виктор Голявкин помогает писателю Виктору Голявкину. Улицы, дома, асфальт, излучина залива, зной, ветры - благодаря писателю и я острее всё это видел, чувствовал, ощущал.

Никто не может определить, насколько мы становимся богаче, прочитав книгу талантливого писателя. Да и как это сделаешь? Одно только ясно: если ты читал книгу запоем, если ты смеялся или плакал над её страницами, твоё сердце научилось любить сильнее, чем прежде. Если тебя восхитил описанный пейзаж, значит, тебе стала доступнее земная красота. Если ты почувствовал музыкальность фраз, заметил ритмику, то, значит, ты стал на шаг ближе к постижению гармонии. «Ничто ниоткуда не возникает без причины»,- утверждали ещё древние. Поэтому личные наши достоинства определяются и тем, сколько мы прочитали в детстве книг, и тем, как мы их читали. Премудрость читать книги открывается далеко не сразу. Но тем, кто очень стремится к этому, она рано или поздно откроется.

Что же касается книг Виктора Голявкина, то у них есть ещё одно замечательное свойство - они и просты и сложны одновременно. Они смешат. Но вдруг ты ощущаешь в горле комок и тебе хочется плакать. Чтобы создать такие книги, нужны большой талант и высокое писательское мастерство.

Возьмите в библиотеках его книги «Мой добрый папа», «Рисунки на асфальте», «Один, два, три...», «Города и дети»... Прочитайте его повести и рассказы. Перечитайте их заново, если вы их уже когда-то читали.

И ещё: пусть, как всегда, в его книгах значатся слова: «Рисунки автора».

Г. Горышин

Польза рукопожатия

Вы слышали, что Виктору Голявкину исполняется шестьдесят лет? - спросил меня один товарищ.

Как так шестьдесят? Откуда взялись? - удивился я такому повороту событий. - Я его знал вот такусеньким, с чёлкой, он тогда из Баку приехал в Ленинград учиться в Академии художеств. Такой весёлый был, всё смеялся. Как будто его щекочут.

И вот ему уже шестьдесят лет, - настаивал на своём товарищ.

Я задумался и вдруг вспомнил, что мне тоже скоро будет шестьдесят лет. Сначала было пятьдесят, до того сорок, тридцать, двадцать, десять, а в самом начале ничего не было. Теперь стало шестьдесят.

Я поехал к Виктору Голявкину, пожал ему руку, сказал:

Поздравляю тебя, Витя, с твоим шестидесятилетием.

Он засмеялся:

А я тебя с твоим.

Чего же ты смеёшься? - спросил я у Виктора Голявкина. - Чего же тут смешного?

А смешно, - сказал он,- у меня моё, у тебя твоё. Давай сложим вместе и отметим с тобой наше стодвадцатилетие.

Я напомнил ему, что мне ещё нет шестидесяти. Он сказал:

А мы подождём. Нам теперь спешить некуда.

Лицо Виктора Голявкина не выражало ничего другого, кроме доброты ко мне. Я надеюсь, моё лицо выражало доброту к Вите Голявкину, товарищу моей молодости. За всю нашу общую с ним жизнь мы ни разу не рассердились друг на друга. На сердитых воду возят.

Путь у нас с Виктором Голявкиным был тернистый. Кому попалось на пути больше терниев, не в этом суть. Тернии - это такие колючки... Путь настоящего мужчины всегда тернистый. Особенно если мужчина при выборе профессии решит стать писателем. Тут без колючек не обойтись. Не всё сразу, не всё сразу. Об этом у Виктора Голявкина есть рассказ «Среди потока самотёка».

«Убедившись в том, что я ничего не умею делать, я начал писать рассказы. Я посылал их во все журналы и везде получал отказы.

Но это меня не останавливало. Многие писатели начинали таким же образом, можно вспомнить Джека Лондона. Он тоже не сразу пробился, не сразу стал великим писателем. Мысль, что я не умею писать рассказы, мне даже в голову не приходила. Невозможно же, в самом деле, даже рассказы писать не уметь!»

Виктор Голявкин много работал над собой и научился писать рассказы - только держись!

Знаете, ребята, писателя Виктора Голявкина?

Воображаю себе, как поднимается лес рук, будь то в классе, в целой школе, в пионерлагере - всюду, где научились читать:

Знаем, знаем! Как же, как же: «Как я под партой сидел», «Никакой я горчицы не ел», «Тыква в сундуке», «Пара пустяков». И многое другое.

Виктор Голявкин пишет рассказы для детей и для взрослых. Особой и разницы не делает между детьми и взрослыми: дети подрастут, станут взрослыми, ещё поживут и опять впадут в детство. Рассказов Голявкин написал штук двести.

Такое множество рассказов не упомнить даже по названиям. Рассказы - короткие, есть по полстранички, даже по несколько строчек. Рассказы сложены в книжки, каждой книжке автором придумано интересное название: «Тетрадки под дождём», «Рисунки на асфальте», «Привет вам, птицы», «Я жду вас всегда с интересом».

В 1969 году вышел в свет роман Виктора Голявкина «Арфа и бокс». Роман большой, в нём много страниц, множество разных действующих лиц, юных и взрослых, всяких событий, происшествий, движений души, благородных и скверных поступков, как в жизни бывает. Герои романа «Арфа и бокс» живут в городе Баку, на берегу Каспийского моря. Погода там большей частью жаркая, солнечная. Роман неоднократно переиздавался: выйдет в свет - его тут же и раскупят, так интересно читать.

Но почему «арфа», почему «бокс»? В отношении «бокса» сразу отвечу: Виктор Голявкин, когда жил в Баку, учился в школе, занимался боксом, даже стал чемпионом в юношеском разряде. Про «арфу» поищем ответа у самого автора. И найдём:

«Итак, я занялся арфой, - пишет Виктор Голявкин. - Арфа была куда хуже рояля. Струны всё время рябили в глазах, и я дёргал не ту струну. Мой педагог нервничал. Он кричал мне прямо в ухо: «Не та струна, бог мой, совсем не та, я буду бить вас по пальцам». Я сносил оскорбления и подзатыльники. И продолжал дергать струны не те, что нужно.

После нескольких лет занятий на арфе я вдруг увлёкся боксом. Этот спорт восхитил меня. Удары по носу, по челюсти, в печень, в селезёнку приводили меня в восторг. Я пропадал в спортзале целыми днями. У меня опухали нос и губы, и синяки закрывали глаза. Я был счастлив».

Синяки лучше, чем арфа, так думал герой романа, но не сам его автор. Сам автор покончил с боксом, поехал в Ленинград поступать в Академию художеств, учиться живописи, то есть опять-таки искусству. Арфа - тоже искусство.

Получив диплом Академии художеств, Виктор Голявкин... забросил живопись, принялся сочинять рассказы, повести... Хотя... как так забросил? Голявкин не пишет рассказ, а живописует, находя свои краски, каких ни у кого больше нет.

И сам рисует картинки к своим книжкам: к «Тетрадкам под дождём», «Рисункам на асфальте», «Скачкам в горах»...

Писатель Виктор Голявкин много, много смеётся... Но иногда, редко, он плачет. У него есть повесть «Мой добрый папа» о том, как... у мальчика был добрый папа. Папа был музыкант, в Гражданскую войну был красным конником. У него сохранилась с Гражданской войны большая шашка. Мальчику хотелось, чтобы папа опять стал военным, надел бы шашку... Потом началась война, папа ушёл на фронт воевать с фашистами. На фронте папу убили...

«...Папа мой украшает ёлку. Сначала мы украшали все вместе - я, мама, Боба и папа, - потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг ёлки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдет сюда, нет, пожалуй, сюда... А вот этот шар перевесим вот так... ну, а это уже никуда не годится - три шара вместе! Куда ни шло два, но не три же! Мы их перевесим...» - «Иди спать», - говорит ему мама. «Спите, спите, - говорит он, - я хочу этот шар перевесить. И вот эту грушу...» Потом он садится на стул. Долго смотрит на ёлку...
Это было в прошлом году.
Больше я не увижу папу.
Мой папа убит...»

В повести «Мой добрый папа» Виктор Голявкин рассказал про своего папу и про себя. Эта повесть о том, что нет ничего на свете выше, чем доброта. Всё творчество Виктора Голявкина учит нас доброте друг к другу, любви...

Литература

1. Голявкин В. Один, два, три... - Л.: Детская литература, 1969.

2. Голявкин В.В. Болтуны: Рассказы, повести.- М.: Стрекоза, 1999.

3. Горышин Г. Польза рукопожатия. О рассказах В. Голявкина / Аврора. - 1997. - № 10-12.

4. Конев С. В книгах и в жизни. К 60-летию В. Голявкина / Семья и школа. - 1989.- № 8.

5. Поликовская Л. Виктор Голявкин / Антология мировой детской литературы. Том 1. А-Г. - М.: Аванта+, 2003.

В. Голявкин

Как мы в трубу лазали
Большущая труба валялась на дворе, и мы на неё с Вовкой сели. Мы посидели на этой трубе, а потом я сказал:

Давай-ка в трубу полезем. В один конец влезем, а выйдем с другого. Кто быстрей вылезет.

Вовка сказал:

А вдруг мы там задохнёмся.

В трубе два окошка, сказал я, как в комнате. Ты же в комнате дышишь?

Вовка сказал:

Какая же это комната. Раз это труба. - Он всегда спорит.

Я полез первым, а Вовка считал. Он досчитал до тринадцати, когда я вылез.

А ну-ка я, - сказал Вовка.

Он полез в трубу, а я считал. Я досчитал до шестнадцати.

Ты быстро считаешь, - сказал он, - а ну-ка ещё! И он снова полез в трубу.

Я сосчитал до пятнадцати.

Совсем там не душно, - сказал он, - там очень прохладно.

Потом к нам подошёл Петька Ящиков.

А мы, - говорю, - в трубу лазаем! Я на счёте тринадцать вылез, а он на пятнадцати.

А ну-ка я, - сказал Петя.

И он тоже полез в трубу.

Он вылез на восемнадцати.

Мы стали смеяться.

Он снова полез.

Вылез он очень потный.

Ну как? - спросил он.

Извини, - сказал я, - мы сейчас не считали.

Что же, значит, я даром полз? Он обиделся, но полез снова.

Я сосчитал до шестнадцати.

Ну вот, - сказал он, - постепенно получится! - И он снова полез в трубу. В этот раз он там долго полз. Чуть не до двадцати. Он разозлился, хотел опять лезть, но я сказал:

Дай другим полезть, - оттолкнул его и полез сам. Я набил себе шишку и долго полз. Мне было очень больно.

Я вылез на счёте тридцать.

Мы думали, что ты пропал, - сказал Петя.

Потом полез Вовка. Я уже до сорока сосчитал, а он всё не вылезает. Гляжу в трубу - там темно. И другого конца не видно.

Вдруг он вылезает. С того конца, в который влез. Но вылез он головой вперёд. А не ногами. Вот что нас удивило!

Ух, - говорит Вовка, - чуть не застрял Как это ты повернулся там?

С трудом, - говорит Вовка, - чуть не застрял.

Мы здорово удивились!

Тут подошёл Мишка Меньшиков.

Чем вы тут, - говорит, - занимаетесь?

Да вот, - говорю, - в трубу лазаем. Хочешь полезть?

Нет, - говорит, - не хочу. Зачем мне туда лазать?

А мы, - говорю, - туда лазаем.

Это видно, - он говорит.

Чего видно?

Что вы туда лазали.

Глядим мы друг на друга. И вправду видно. Мы все как есть в красной ржавчине. Все как будто заржавели. Просто жуть!

Ну, я пошёл, - говорит Мишка Меньшиков. И он пошёл.

А мы больше в трубу не полезли. Хотя мы уже все были ржавые. Нам всё равно уже было. Лезть можно было. Но мы всё равно не полезли.

Надоедливый Миша

Миша выучил наизусть два стихотворения, и не стало от него покоя. Он залезал на табуретки, на диваны, даже на столы и, мотнув головой, начинал сразу читать одно стихотворение за другим.

Один раз он пошёл на ёлку к девочке Маше, не снимая пальто, влез на стул и стал читать одно стихотворение за другим.

Маша даже сказала ему: "Миша, ты же не артист!"

Но он не слышал, дочитал всё до конца, слез со стула и был такой довольный, что даже удивительно!

А летом он поехал в деревню. В саду у бабушки был большой пень. Миша залезал на пень и начинал читать бабушке одно стихотворение за другим.

Надо думать, как он надоел своей бабушке!

Тогда бабушка взяла Мишу в лес. А в лесу была вырубка. И тут Миша увидел такое количество пней, что у него глаза разбежались.

На какой пень становиться?

Он здорово растерялся!

И вот такого растерянного бабушка его привела обратно. И с тех пор он не читал стихотворений, если у него не просили.

Премия

Оригинальные мы смастерили костюмы - ни у кого таких не будет! Я буду лошадью, а Вовка рыцарем. Только плохо, что он должен ездить на мне, а не я на нём. И всё потому, что я чуть младше. Видите, что получается! Но ничего не поделаешь. Мы, правда, с ним договорились: он не будет на мне всё время ездить. Он немножко на мне поездит, а потом слезет и будет меня за собой водить, как лошадей за уздечку водят.

И вот мы отправились на карнавал.

Пришли в клуб в обычных костюмах, а потом переодели и вышли в зал. То есть мы въехали. Я полз на четвереньках. А Вовка сидел на моей спине. Правда, Вовка мне помогал по полу перебирать ногами. Но всё равно мне было нелегко.

К тому же я ничего не видел. Я был в лошадиной маске. Я ничего совершенно не видел, хотя в маске и были дырки для глаз. Но они были где-то на лбу. Я полз в темноте. Натыкался на чьи-то ноги. Раза два налетал на колонну. Да что и говорить! Иногда я встряхивал головой, тогда маска съезжала, и я видел свет. Но на какой-то миг. А потом снова сплошная темень. Ведь не мог я всё время трясти головой!

Я хоть на миг видел свет. Зато Вовка совсем ничего не видел. И всё меня спрашивал, что впереди. И просил ползти осторожнее. Я и так полз осторожно. Сам-то я ничего не видел. Откуда я мог знать, что там впереди! Кто-то ногой наступил мне на руку. Я сейчас же остановился. И отказался дальше ползти. Я сказал Вовке:

Хватит. Слезай.

Вовке, наверное, понравилось ездить, и он не хотел слезать Говорил, что ещё рано. Но всё же он слез, взял меня за уздечку, и я пополз дальше. Теперь мне уже было легче ползти, хотя я всё равно ничего не видел. Я предложил снять маски и взглянуть на карнавал, а потом надеть маски снова. Но Вовка сказал:

Тогда нас узнают.

Наверное, весело здесь, - сказал я. - Только мы ничего не видим…

Но Вовка шёл молча. Он твёрдо решил терпеть до конца и получить первую премию. Мне стало больно коленкам. Я сказал:

Я сейчас сяду на пол.

Разве лошади могут сидеть? - сказал Вовка. Ты с ума сошёл! Ты же лошадь!

Я не лошадь, - сказал я. - Ты сам лошадь.

Нет, ты лошадь, - ответил Вовка. - И ты знаешь прекрасно, что ты лошадь, Мы не получим премии

Ну и пусть, - сказал я. - Мне надоело.

Не делай глупостей, - сказал Вовка. - Потерпи.

Я подполз к стене, прислонился к ней и сел на пол.

Ты сидишь? - спросил Вовка.

Сижу, - сказал я.

Ну ладно уж, - согласился Вовка. - На полу ещё можно сидеть. Только смотри не сядь на стул. Тогда всё пропало. Ты понял? Лошадь - и вдруг на стуле!..

Кругом гремела музыка, смеялись.

Я спросил:

Скоро кончится?

Потерпи, - сказал Вовка, - наверное, скоро… Вовка тоже не выдержал. Сел на диван. Я сел рядом с ним. Потом Вовка заснул на диване. И я заснул тоже. Потом нас разбудили и дали нам премию.

Мы играем в Антарктиду

Мама куда-то ушла из дому. И мы остались одни. И нам стало скучно. Мы перевернули стол. Натянули на ножки стола одеяло. И получилась палатка. Словно мы в Антарктиде. Там, где сейчас наш папа.

Мы с Витькой влезли в палатку.

Мы были очень довольны, что вот мы с Витькой сидим В палатке, хотя и не в Антарктиде, но как будто бы в Антарктиде, и вокруг нас льды и ветер. Но нам надоело сидеть в палатке.

Витька сказал:

Зимовщики не сидят так всё время в палатке. Они, наверное, что-нибудь делают.

Наверняка, - сказал я, - они ловят китов, тюленей и что-нибудь ещё делают. Конечно, они не сидят так всё время!

Вдруг я увидел нашу кошку. Я закричал:

Вот тюлень!

Ура! - крикнул Витька. - Хватай его! - Он тоже увидел кошку.

Кошка шла нам навстречу. Потом остановилась. Внимательно посмотрела на нас. И побежала обратно. Ей не хотелось быть тюленем. Она хотела быть кошкой. Я это сразу понял. Но что мы могли поделать! Мы ничего не могли поделать. Надо же нам ловить кого-то! Я побежал, споткнулся, упал, поднялся, но кошки уже нигде не было.

Она здесь! - орал Витька. - Беги сюда!

Из-под кровати торчали Витькины ноги.

Я полез под кровать. Там было темно и пыльно. Но кошки там не было.

Я вылезаю, - сказал я. - Здесь кошки нет.

Здесь она, - доказывал Витька. - Я видел, она побежала сюда.

Я вылез весь пыльный и стал чихать. Витька всё под кроватью возился.

Она там, - твердил Витька.

Ну и пусть, - сказал я. - Я туда не полезу. Я час там сидел. С меня хватит.

Подумаешь! - сказал Витька. - А я?! Я больше тебя здесь лазаю.

Наконец Витька тоже вылез.

Вот она! - крикнул я.Кошка сидела на кровати.

Я чуть было её не схватил за хвост, но Витька толкнул меня, кошка прыг - и на шкаф! Попробуй её достань со шкафа!

Какой же это тюлень, - сказал я. - Тюлень разве может сидеть на шкафу?

Пусть это будет пингвин, - сказал Витька. - Как будто бы он сидит на льдине. Давай будем свистеть и кричать. Он тогда испугается. И со шкафа прыгнет. На этот раз мы пингвина схватим.

Мы стали орать и свистеть что есть мочи. Я, правда, свистеть не умею. Свистел только Витька. Зато я орал во всё горло. Чуть не охрип.

А пингвин будто не слышит. Очень хитрый пингвин. Притаился там и сидит.

Давай, - говорю, - в него что-нибудь кинем. Ну, хотя бы подушку кинем.

Кинули мы на шкаф подушку. А кошка оттуда не прыгнула.

Тогда мы на шкаф закинули ещё три подушки, мамино пальто, все мамины платья, папины лыжи, кастрюльку, папины и мамины домашние туфли, много книг и ещё много всего. А кошка оттуда не прыгнула.

Может быть, её нет на шкафу? - сказал я.

Там она, - сказал Витька.

Как же там, раз её там нет?

Не знаю! - говорит Витька.

Витька принёс таз с водой и поставил его у шкафа. Если вздумает кошка со шкафа прыгнуть, пусть прямо в таз прыгает. Пингвины любят в воду нырять.

Мы ещё кое-что покидали на шкаф. Подождали - не прыгнет ли? Потом подставили к шкафу стол, на стол стул, на стул чемодан и на шкаф полезли.

А там кошки нет.

Исчезла кошка. Неизвестно куда.

Стал Витька со шкафа слезать и прямо в таз плюхнулся. Воду разлил по всей комнате.

Тут мама входит. А за ней наша кошка. Она, видимо, в форточку прыгнула.

Мама всплеснула руками и говорит:

Что здесь происходит?

Витька так и остался в тазу сидеть. До того напугался.

До чего же удивительно, - говорит мама, - что нельзя их оставить одних на минутку. Нужно же натворить такое!

Нам, конечно, пришлось убирать всё самим. И даже пол мыть. А кошка важно ходила вокруг. И посматривала на нас с таким видом, как будто бы собиралась сказать: "Вот, будете знать, что я кошка. А не тюлень и не пингвин".

Через месяц приехал наш папа. Он рассказал нам про Антарктиду, про смелых полярников, про их большую работу, и нам было очень смешно, что мы думали, будто зимовщики только и делают, что ловят там разных китов и тюленей…

Но мы никому не сказали о том, что мы думали.
..............................................................................
Copyright: Голявкин, рассказы для детей

Рассказы Виктора Голявкина для внеклассного и домашнего чтения. Рассказы Виктора Голявкина для чтения в начальной школе.

Интересные и увлекательные истории из школьной жизни для младших школьников

В. Голявкин. Тетрадки под дождём

На перемене Марик мне говорит: — Давай убежим с урока. Смотри, как на улице хорошо!

— А вдруг тётя Даша задержит с портфелями?

— Нужно портфели в окно побросать.

Глянули мы в окно: возле самой стены сухо, а чуть подальше — огромная лужа. Не кидать же портфели в лужу! Мы сняли ремни с брюк, связали их вместе и осторожно спустили на них портфели. В это время звонок зазвенел. Учитель вошёл. Пришлось сесть на место. Урок начался. Дождь за окном полил. Марик записку мне пишет:

Пропали наши тетрадки

Я ему отвечаю:

Пропали наши тетрадки

Он мне пишет:

Что делать будем?

Я ему отвечаю:

Что делать будем?

Вдруг вызывают меня к доске.

— Не могу, — говорю, — як доске идти.

«Как же, — думаю, — без ремня идти?»

— Иди, иди, я тебе помогу, — говорит учитель.

— Не надо мне помогать.

— Ты не заболел ли случайно?

— Заболел, — говорю.

— А с домашним заданием как?

— Хорошо с домашним заданием. Учитель подходит ко мне.

— А ну, покажи тетрадку. Я молчу.

— Что с тобой происходит?

— Придётся тебе поставить двойку. Он открывает журнал и ставит мне

двойку, а я думаю о своей тетрадке, которая мокнет сейчас под дождём.

Поставил учитель мне двойку и спокойно так говорит:

— Какой-то сегодня ты странный...

В. Голявкин А сегодня ей опоздать нельзя

Кто Валю не знает? Всегда опаздывает на линейку. А тут вдруг до сигнала явилась.

Стоит одна, улыбается. Не шелохнётся руки по швам. Ждёт звука горна.

Удивляются ребята. Удивляется вожатый.

Только Валя не удивляется.

Сегодня ей опоздать нельзя.

Вчера она помогала на кухне.

Начистила целый таз картошки.

Сегодня ей благодарность вынесут!

В. Голявкин Второклассники и старшеклассники

Второклассники были взволнованы.

Они шумели. Вот один октябрёнок влез на стул и, обращаясь к старшим, сказал:

— Вы наши шефы. Мы все вас очень любим. И поэтому мы вам хотим помочь. Вы плохо натёрли пол в коридоре. Он совсем не блестит. А он должен блестеть — это каждый знает. Разрешите, пожалуйста, нам это сделать. Натереть пол в коридоре, чтоб он блестел.

Старшеклассники были очень сконфужены. Они написали в стенгазету:

«Мы шестиклассники. Нам стыдно вчерашних позорных минут. Мы переживаем. Мы плохо натёрли пол в коридоре. И мы благодарны второму «А», который пришёл нам на помощь. Но мы исправим свою ошибку. Мы в скором времени соберёмся и все вместе, всем коллективом, натрём пол до блеска. Пусть второклассники не беспокоятся. Всё будет сделано. Мы всё сделаем сами».

Но октябрята не стали ждать. Они натёрли пол в тот же день. А на другой день прочли стенгазету. И написали свою заметку.

«Мы, второклассники, извиняемся. Мы без разрешения натёрли пол. Не переживайте. Мы всё сделали сами».

В. Голявкин. Всему своё место

Я бросил решать задачку и побежал в сад к ребятам. Бегу — навстречу идёт наш учитель.

— Как дела? — говорит. — Догоняешь ветер?

— Да нет, я так, в садик.

Иду рядом с ним и думаю: «Вот сейчас спросит меня про задачу: какой ответ получился. А я что скажу? Ведь я ещё не успел решить».

— Хороша погода...

— Ну да, — отвечаю, — конечно... — А сам боюсь: про задачу вдруг спросит.

— Нос-то у тебя красный! — И смеётся.

— У меня всегда нос красный, такой уж у меня нос.

— Что ж ты, — говорит, — так и собираешься с таким носом жить?

Испугался я:

— А что мне с ним делать?

— Продать его и купить новый.

— Это вы шутите.

Он опять смеётся.

Я жду, когда же он про задачу спросит.

Так и не спросил про задачу.

Забыл, наверное.

На другой день вызывает меня:

— А ну, покажи задачу.

Не забыл, оказывается.

В. Голявкин. Яандреев

Всё из-за фамилии происходит. Я по алфавиту первый в журнале; чуть что, сразу меня вызывают. Поэтому и учусь хуже всех. Вот у Вовки Якулова все пятёрки. С его фамилией это нетрудно — он по списку в самом конце. Жди, пока его вызовут. А с моей фамилией пропадёшь. Стал я думать, что мне предпринять. За обедом думаю, перед сном думаю — никак ничего не могу придумать. Я даже в шкаф залез думать, чтобы мне не мешали. Вот в шкафу-то я это и придумал. Прихожу в класс, заявляю ребятам:

— Я теперь не Андреев. Я теперь Яандреев.

— Мы давно знаем, что ты Андреев.

— Да нет, — говорю, — не Андреев, а

Яандреев, на «Я» начинается — Яандреев.

— Ничего не понятно. Какой же ты Яандреев, когда ты просто Андреев? Таких фамилий вообще не бывает.

— У кого, — говорю, — не бывает, а у кого и бывает. Это позвольте мне знать.

— Удивительно, — говорит Вовка, — почему ты вдруг Яандреевым стал!

— Ещё увидите, — говорю.

Подхожу к Александре Петровне:

— У меня, знаете, дело такое: я теперь Яандреевым стал. Нельзя ли в журнале изменить, чтобы я на «Я» начинался?

— Что за фокусы? — говорит Александра Петровна.

— Это совсем не фокусы. Просто мне это очень важно. Я тогда сразу отличником буду.

— Ах, вот оно что! Тогда можно. Иди, Яандреев, урок отвечать.

В. Голявкин. Я пуговицу себе сам пришил!

Я пуговицу себе сам пришил. Правда, я её криво пришил, но ведь я её сам пришил! А меня мама просит убрать со стола, как будто бы я не помог своей маме, — ведь пуговицу я сам пришил! А вчера вдруг дежурным назначили в классе. Очень мне нужно дежурным быть! Я ведь пуговицу себе сам пришил, а они кричат: «На других не надейся!» Я ни на кого не надеюсь. Я всё сам делаю — пуговицу себе сам пришил...

В. Голявкин. Как я под партой сидел

Только к доске отвернулся учитель, а я раз — и под парту. Как заметит учитель, что я исчез, ужасно, наверное, удивится.

Интересно, что он подумает? Станет спрашивать у всех, куда я делся, — вот смеху-то будет! Уже пол-урока прошло, а я всё сижу. «Когда же, — думаю, — он увидит, что меня в классе нет?» А под партой трудно сидеть. Спина у меня заболела даже. Попробуй-ка так просиди! Кашлянул я — никакого внимания. Не могу больше сидеть. Да ещё Серёжка мне в спину ногой всё время тычет. Не выдержал я. Не досидел до конца урока. Вылезаю и говорю: — Извините, Пётр Петрович...

Учитель спрашивает:

— В чём дело? Ты к доске хочешь?

— Нет, извините меня, я под партой сидел...

— Ну и как, там удобно сидеть, под партой? Ты сегодня сидел очень тихо. Вот так бы всегда на уроках.

В. Голявкин. Передвижение комода

Маше семь лет. Она ходит в школу в первый класс и учится на «отлично». Её ставят в пример как лучшую ученицу. А однажды вот что случилось. Она не выучила урока и вообще ничего не могла ответить. Весь класс пришёл в удивление, и все мальчики и девочки подумали: «Вот это да!»

Учитель строго взглянул на неё.

— Объясни мне, что это значит?

Маша заплакала и объяснила всё по порядку.

— У нас большое несчастье. Мама передвигала комод. А братик сидел на полу. Он крутил волчок. Волчок закатился под комод. Братик полез за волчком. И мама ему прищемила живот. Братика увезли в больницу. Все плакали очень сильно, и я не могла учить урок.

Мальчики и девочки подумали: «Вот это да!» А учитель сказал:

— Раз такое дело, это совсем другое дело. — И погладил Машу по голове.

Прошло несколько дней. Учитель встретил Машину маму. Он ей говорит:

— У вас такое несчастье. Вы придавили сына комодом. Мы все вам сочувствуем.

— Что вы, что вы! — сказала мама. — У меня нет ни комода, ни сына. У меня только дочка.

В. Голявкин. Крути снежные вертя

Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя... — орал я на весь дом.

Я отложил книжку в сторону и с выражением прочёл:

Кроя мглою бурю кроет,

Крути снежные вертя...

Что-то не то. Я опять начал снова:

Буря мглою...

Я забыл вдруг, что буря кроет. Я стал думать и вскоре вспомнил. Я так обрадовался, что начал снова:

Буря кроет небо мглоет...

МГЛОЕТ? Что это такое? Мне стало не по себе. Такого, по-моему, не было. Я

поглядел в книжку. Ну так и есть! МГЛОЕТА нету!

Утро воет небо могилою...

Это было совсем не то. Я это сразу понял. Я всегда вижу, когда не то. Но в чём тут дело, в конце концов? Почему я никак не запомню?

— Не нужно зубрить, — сказал старший брат, — разберись, в чём там дело.

Я стал разбираться: значит, буря покрывает небо своей мглою и в то же время крутит что есть силы снежные вихри. Я закрыл книжку и чётко прочёл:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя...

Больше я не ошибался.